Автор Тема: Леонид ФЁДОРОВ о новом альбоме, о музыке в России и о радиопостановках  (Прочитано 43345 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн Александр Арляпов

  • Администратор
  • пять звёзд
  • *****
  • Сообщений: 5758
  • Пол: Мужской
    • Просмотр профиля
    • http://arlyapov.livejournal.com/
очень примечательное интервью Леонида Фёдорова порталу openspace.ru предлагаю вашему вниманию...

«Ну, блин, что ты за музыку-то сделал?» — терзали Леонида Федорова завсегдатаи ленинградского рок-клуба после выхода альбома «АукцЫона» «Как я стал предателем». Пожалуй, этот вопрос Федорову должны задавать каждый раз, когда он выпускает очередную пластинку. Реноме человека «не от сей музыки» преследует его еще со времен «АукцЫона», и уж тем более намертво приклеилось за последние несколько лет — ведь Федоров то запишет альбом звуковых коллажей на «умные» стихи, то примет участие в проекте реконструкции русских духовных песен.
Очередной альбом, «РАЗИНРИМИЛЕВ», в основу которого положена палиндромическая поэма Велимира Хлебникова «Разин», вроде бы должен только подтвердить статус Федорова. Кроме постоянного соавтора, контрабасиста Владимира Волкова, задействованы американские музыканты-виртуозы, уже записывавшие с «АукцЫоном» последнюю пластинку «Девушки поют», — гитарист Марк Рибо и клавишник Джон Медески. К Хлебникову Федоров относится с заметным пиететом и, в случае с «Разиным», говорит уже о появлении некоей отдельной музыкальной реальности, базирующейся на словах поэта. Некоторые полагают, что эта реальность совершенно не вписывается в современную российскую музыкальную действительность. Сам Федоров считает по-другому.



— Когда я просматривал материалы по «Разину», обнаружил в интернете смешной комментарий. Мол, как раз такого проекта от Леонида Федорова и можно было ожидать. А вот если бы он сделал что-то, чего от него совсем не ждут, то это был бы реально авангард…

— (Смеется.) Ну да. Может быть. Авангард по отношению к Федорову…

— Вы со стихами Хлебникова уже имели дело, но здесь пошел уже какой-то высший пилотаж с поэмой, написанной палиндромами…

— Мне Волохонский в свое время присылал много своих записей, где он стихи наговаривал, читал стихи Хвоста, свои поэмы. И в том числе прочитал первую часть «Разина», «Путь». Текст был... сказочный. Он причем сам забыл об этом, а я на «Путь» случайно наткнулся. Года два с тех пор уже прошло… И я думал сначала сделать очередную радиопостановку, что ли. Начал смотреть этот текст, и вдруг меня осенило, что Хлебников умудрился сделать каждую главу такой, что она исчерпывающе отвечает названию. Если «Бой», то это бой, если «Тризна», то тризна, «Пляска», так пляска. Хотя по стихам это не очень определено. То есть он внутри поэмы умудрился создать атмосферу. И только за счет каких-то более общих выражений… Я даже не могу это объяснить. Для меня это поэма на уровне пушкинской «Полтавы». Когда сам текст не просто связан с фабулой — хотя и это есть, конечно, — но плюс внутри отражает действо. Ну, как у Пушкина, когда он пишет про Полтавский бой, ты буквально слышишь, как дерутся! Здесь почти такая же история. Я офигел от этого. И подумал, что это можно делать как драматическое произведение, с театральной музыкой или киношной, как угодно назови, мне пофиг — палиндром это, что-то еще… Я могу использовать музыку, которая будет отражать текст как еще один эмоциональный инструмент.

— Вы американцев ставили в известность, что им предстоит, или так их и погрузили в Хлебникова?

— Они вообще не знали, что будет, просто хотели вместе поработать. Мол, вот наконец-то есть время. Обычно за год договариваться приходится, а тут за три месяца. Давайте, конечно, супер! И началась эпопея… Волкову не дали визу в эти сроки, причем все выяснилось в последние дни. Средства искали. И отказываться-то не хочется. Меня все-таки убедили, что надо ехать. Я в это время уже понимал, что получится не так, как задумывалось. Но поехал. Когда с Вовкой — как-то проще объясняться вдвоем и показать что-то можно. А один я начал рассказывать, что вот был такой поэт, такой текст, палиндромы. А Рибо с Медески мне: «О! Круто! Палиндромическую музыку писать будем!» — «Нет, ребята, точно не будем» (смеется). Получилось все мило, и записали очень быстро. За два дня почти все, и еще два дня на какие-то дописки, и еще одну вещь придумали с ходу. С Вовкой мы потом всё немного перекрутили, потому что у них на словах объяснить было сложно. Я сделал очень простой скелет музыкальный — пара элементарных аккордов, — и на него можно было играть как угодно… То есть просто эмоционально заряженный скелет, а сверху — можно в гармонию, можно атонально. Я же сначала думал, что вообще будет шумовая музыка. А они как представляют, что это Россия, так и начинают играть. Все это здорово, но местами… клюковка такая. У них же представление довольно примитивное. Стравинского слышали — если Россия, стало быть, Стравинский (смеется).

— Прикидывали, с кем и во что такой проект еще мог бы вылиться?

— Ну, вот с японцем Отомо Йошихиде собирался, только не сложилось… У меня вообще была мысль каждую главу сделать с новым составом, с хором «Сирин» спеть, например. Может, это было бы и еще круче. По первому впечатлению кажется дикостью тексты Хлебникова еще и петь пытаться, а когда у тебя получается, понимаешь, что другие тексты невозможно петь. Любой другой текст предполагает классическую песенную форму — битловскую, скажем, — и ты сидишь в жанре, и хоть тресни. Или будешь заниматься психоделией, как Pink Floyd. Все равно будешь в своем состоянии. Вот я, Леня Федоров, я так играю — и ты в рамках. А здесь у тебя есть шанс выйти за эти рамки, с таким текстом у тебя фантазия сразу начинает его трактовать как угодно. Ты находишься уже в мире, который сам тобой начинает крутить. Поэтому от набора музыкантов сам текст начинает по-другому вести себя, музыка по-другому получается. С одной стороны, ты свободен, а с другой — не ты уже, а сам текст начинает работать. Ты можешь его кричать, шептать, петь — не важно. Ты можешь с текстом делать все, что хочешь, и при этом он не теряет ничего. Текст благодарный.

— То, что делаете вы, на фоне «нормальных» российских групп выглядит уходом в собственный музыкальный мир. А для неискушенного наблюдателя это же совершенно непонятно что…

— Я, честно говоря, об этом не думаю. Странно было бы. Мне интересно — я делаю. Не потому, что такая музыка находит отклик у широкой публики. В лучшем случае есть поклонники. Но по крайней мере те, с кем я общаюсь, например [композитор Владимир] Мартынов... его это радует, ему офигенно нравится. Стало быть, что-то есть, музыка актуальна. Когда «АукцЫон» записал «Как я стал предателем», ко мне на полном серьезе подходили люди и говорили: «Ну, блин, что ты за музыку-то сделал? Вот группа “Ноль” есть, все понятно. А ты что? Гармонически-то можешь оформить свое “пум-пум-пум”?» Вот тогда это почему-то считалось авангардом. Для них. Потому что не понимали, как можно взять песню и петь поперек всех размеров и нот. Хотя все эти люди знали Led Zeppelin, которые пели и играли как угодно, и казалось им это нормальным. Может, не убеждаем просто…

— Разруха в ушах или головах?

— Есть стереотипы. Ну, немузыкальная мы страна. Если у людей до сих пор «Ласковый май» в ушах… Появись они сейчас — и опять стадионы будут собирать. Ну так и ради бога. И что, мне теперь думать об этом? Я не думаю, что нахожусь в каком-то своем мире. Я абсолютно отражаю музыкальную ситуацию, которая есть сейчас. Может, она не конкретно в нашей стране, хотя, думаю, и в нашей тоже, но вообще она актуальна. Поэтому и соглашаются играть люди с другого континента — я же не нанимал их. Я точно знаю, что им было интересно. И сейчас они приедут сюда не оттого, что мы платим им деньги, они и так заработать способны. Они готовы были приехать еще в январе — диск-то уже тогда был готов, а презентацию забивали еще в прошлом июне. Просто у них не было времени, они работают.

— Но в какую-то сторону музыкальное движение в России все равно идет. Вы вписываетесь в какой-нибудь вектор или держитесь особняком?

— Меня расстраивает тот факт, что на самом деле ничего не изменилось. Ты можешь играть как угодно, но результат такой же. Люди могут это воспринимать как что-то новое, но для меня это только одно из музыкальных течений. Для меня в свое время «Алиса» была музыкой — на уровне 1987 года. Но выйти в иное музыкальное пространство можно всегда, и тогда, и сейчас. Внутри у меня ничего не поменялось, я не пытаюсь делать что-то вопреки, я всегда делаю за. То, что со стороны кажется авангардом, для меня просто музыкальное развитие. По сравнению с тем же Мартыновым я дилетант, но я стараюсь музыку услышать. Вот Xiu Xiu для меня музыка, хотя я даже не понимаю, о чем они поют. Но наверняка о чем-то хорошем, они просто развивают музыку. Или как Рибо со своим проектом Ceramic Dog — это о том, как он понимает сейчас рок-музыку. Он не Зорн, который музыку из себя вышибает, это немножко другое. А вот ты видел, как Рибо с Ceramic Dog играют?

— Самого по себе видел, с кубинской музыкой, а с этим проектом не доводилось.

— Это потрясающе, просто офигенно! Это рок, они в жанре, но там есть новаторство. И Рибо… Пятьдесят — шестьдесят лет дяде. Он ничего не делает того, что другие не умеют. И ощущение оставляют то же, а музыка другая! Если ты будешь играть честно, то будет своя музыка, а не чужая. А проблема нашей музыки в том, что все всегда играли чужое. И до сих пор играют. А любая попытка сделать, как ты сам можешь, сразу нарывается на ярлык «Леня играет авангард». Я авангард не играю, я просто играю то, что мне нравится! Я делаю музыку не для того, чтобы это было модно. Я делаю ее для того, чтобы мне было интересно. Чтобы это было правдой, а не подделкой. И если есть возможность позвать других музыкантов, то всегда интересно попробовать. И если кто-то отнесется к делу так же серьезно, как ты, тогда это будет уже совсем другое — новая музыкально оформленная вещь. И когда я говорю слово «музыка», это, наверное, тоже неправильно. По большому счету то, чем я занимаюсь, это не музыка.

— А что же тогда?

— Я не знаю… Знаешь, это как Глен Гульд когда-то сказал, что будущее не за музыкой а за радиопостановками. Вот, наверное, то, что я делаю, это и есть радиопостановки. Я «коллажирую» не только музыку и текст, а все, что звучит. И шум, и музыка — не только моя, мне пофиг: я беру сэмпл и вставляю его (смеется). Шостаковича, Мусоргского, Моцарта вот делал. Я не обозначаю себе тупых рамок, к которым все привыкли. (Кивает в сторону экрана, на котором крутят клип «Californication» Red Hot Chili Peppers.) Вот, кстати, классический пример ребят, которые когда-то были на передовой, а сейчас — скучная музыка.

— Какая музыка вас в последнее время зацепила?

— Из рока Xiu Xiu. Последние Medeski, Martin & Wood — у них трилогия «Radiolarian» вышла. Очень хорошая группа Low. Подумал, ни фига себе, вроде ничего особенного они не делают, но свежо очень звучит. Очень смешной, на мой взгляд, проект старичков Бирна и Ино, одна песня вообще шедевр, в духе ранних Talking Heads. Неплохая пластинка у Дэвида Сильвиана с Йошихиде, первые три вещи очень красиво сделаны. «Blemish» — отличная пластинка у Сильвиана с Дереком Бейли. Еще Вовка с Гайворонским и Кондаковым сделали кайфовую программу и уже сумели избежать джаза. Очень понравился проект Мартынова с «Хуун-хуур-ту» «Дети выдры», тоже, кстати, на стихи Хлебникова, — одна из лучших вещей вообще. И его разбитая в пух и прах критикой опера по Данте Vita Nova, шикарнейшая музыка.

— На Западе достаточно лейблов, которые занимаются необычными музыкантами и по мере возможностей продвигают их. А как вы думаете, какие шансы остаются для таких музыкантов, как вы, у нас?

— У нас нет индустрии, которая бы на таких музыкантов работала. Радио превратилось уже в такое «Радио Маяк»… Я это называю КСП. Люди даже не понимают, что может быть другая музыка. А она нужна, а то какой-то детский сад вообще. Особенно вся эта женская волна, они вообще какие-то странные тексты пишут — манерные, косноязычные. И причем на полном серьезе! Даже старики производят лучшее впечатление, чем молодые. Вот что удивляет. Во времена нашей молодости найти какую-то запись было проблемой, а сейчас открываешь YouTube, и есть всё. Поэтому быть в курсе вообще не проблема. Я не виноват, что люди не знают и не интересуются. Мне даже удивительно, почему они так воспитаны.

http://www.openspace.ru/music_modern/names/details/16649/
жизни нет и не будет

Оффлайн Serpent

  • пять звёзд
  • *****
  • Сообщений: 564
    • Просмотр профиля
Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть! (*THUMBS UP*)
I found how incredibly easy it was to put together a twenty minute long atmospheric soundscape, and I really felt a bit ashamed of myself - David Tibet

Оффлайн Александр Арляпов

  • Администратор
  • пять звёзд
  • *****
  • Сообщений: 5758
  • Пол: Мужской
    • Просмотр профиля
    • http://arlyapov.livejournal.com/
 :)

я вот, честноговоря, предвкушаю уже с нетерпением просмотр "Девушек..." завтра на большом экране...
жизни нет и не будет

Оффлайн Вершинен

  • Новый Рок
  • одна звезда
  • *****
  • Сообщений: 7
  • Пол: Мужской
    • Просмотр профиля
Материал из свежего Русского репортера:

Диктофон эпохи

Наталья Зайцева, Юлия Вишневецкая

Если из музыки Леонида Федорова убрать шарканье лопат по снегу, гул машин за окном панельного дома — получится неплохая поп-музыка. Собственно, от попсы его отделяют не рок-тексты (как в песне группы «АукцЫон» «Я сам себе и небо и луна…», звучавшей в фильме «Брат»), не музыкально-поэтические эксперименты со стихами Введенского и Хлебникова (12 марта в московском «Главклубе» Федоров с американскими музыкантами Марком Рибо и Джоном Медески представляет альбом «Разинримилев» на стихи Хлебникова), а именно этот шум времени. Сам Федоров называет это не музыкой, а «театром у микрофона»: на его концертах слышно, как через него говорит наше время
Леонид Федоров


Наблюдатель


Осенью 1993 года в Москве вы записывали звуки за окном, чтобы вставить в свой альбом «Птица». Вам звуки были важнее, чем сами события?

Просто я думал: если это революция, надо записать. У меня было полуподвальное помещение в гостинице (питерская группа «АукцЫон» записывала в Москве альбом и жила на Гоголевском бульваре. — «РР»). Я смотрю — какие-то бегающие ножки, каблучки цок-цок, выстрелы какие-то там… Такой мистический шум. Я магнитофон поставил и писал. Но поразительно, ничего не записалось — не судьба. Хотя я все время пишу что-то: дождик, салюты всякие.

Для меня музыка — все, что происходит вокруг. Я пишу все шумы за окном. Вот солдат еще ни разу не записывал, которые в казарме за окном кричат. Надо будет записать. А все остальное пишу: и как дороги ремонтируют, и машины. Музыка происходит в каждый момент независимо от того, пою я, не пою. Если она течет, все нормально, неважно, что играть. Можно вообще ничего не играть — шипеть, шуршать.

О чем всегда мечтают, в том числе и я? Как можно более отстраненно сделать страстное произведение искусства. И чем более оно отстраненное, тем оно глубже. Потому что кого-то твои плачи и стоны, может, и греют, но большинство думает: «Блин, мне бы твои проблемы!» Поэтому мне смешна поэзия Ахматовой: мне плевать, что она там думает. Зато мне интересен Хлебников, потому что он пишет о страшных вещах спокойно и без этой воды дурацкой. Мне нравится холод, которого не хватает мне самому. Мне нравятся отстраненность и спокойствие, когда говоришь о страшных, о светлых вещах — неважно. У тебя появляется больше возможностей, когда ты вне эмоций: ты просто наблюдаешь, и фантазия уже работает по-другому.

Но ведь отстраненный наблюдатель как бы вне человеческого мира.

Почему?

Ну, происходят революции, войны, какие-то события, кто-то с кем-то спорит, а он всегда в стороне.

Ну да, да. Но надо стараться именно так. Потому что так честнее. У нас была такая история, когда мы писали «Жильца вершин» с Хвостенко в 1995−м. К нему прибежала девушка с телевидения брать интервью. Она только что приехала из Чечни. Как раз была первая чеченская кампания или вторая — в общем, какая-то война была чеченская. И она приехала, вся в ужасе, и первое, что спрашивает, как он относится к войне в Чечне.

А Хвост только что приехал из Парижа, смотрит на нее и говорит: «А как вы относитесь к тому, что сейчас в Анголе страшные вещи творятся, голод?» Она говорит: «Ну, никак». Он говорит: «А почему вы считаете, что война в Чечне важней, чем война в Анголе? Сейчас каждый год кого-нибудь убивают, режут. Почему я должен думать о Чечне? Я человек мира, я живу в мире. Человечество только тем и занимается весь XX век, что воюет, ни одного дня нет, чтобы не воевали».

Он сказал тогда очень правильную вещь. Настоящие страдания — это когда твоего близкого ножом пырнут, вот это больно и страшно. А если думать о ком-то там, то надо сострадать или всем, или не сострадать никому. Иначе ваше сострадание мелкое, неправильное и циничное: вы переживаете только за «наших» каких-то, которых где-то рядом убивают.

То есть речь идет о границах личного мира. А ваши границы — где они?

Да где угодно. Поэтому можно записывать Хлебникова с музыкантами из Америки, абсолютно спокойно. Так же и для Хлебникова не было границ. И для Пушкина, хотя он не выезжал из России вообще.

Но Пушкин все-таки ощущал себя гражданином России, русским человеком.

Ну, наверное. Но я не думаю, что это был его конек.


Классик апокалипсиса

Я читала, что вас не хотели брать на радио из-за того, что записи  «грязные», домашние.

Да-да. И слава богу.

Почему «слава богу»? Вы не хотите, чтобы люди вас услышали?

Я считаю, что моя задача — делать. Лет десять назад я понял, что мне интересней сам процесс, чем кого-то убеждать и что-то доказывать. Столько сейчас много всякой музыки! После появления интернета я подумал: наконец-то! Если раньше мы доставали какие-то записи через непонятно что, то сейчас тыкнул кнопку, и тебе выложили массу песен хорошего качества. Я думал, что у нас наконец пойдет какой-то процесс — но ни фига подобного. Как слушали «Ласковый май», так и слушают. Абсолютно немузыкальная страна.

Хотя мне кажется, кризис не только здесь, но и на Западе. Но там, по крайней мере, есть среда, есть люди, которые этим интересуются, это издают и могут платить за это деньги. Так и раньше было: Бах писал для Фридриха II, и Фридрих давал ему какие-то рекомендации, он сам был музыкант. То есть они разговаривали. Екатерина II переписывалась с Дидро и Вольтером. Можете представить, чтобы, скажем, Путин переписывался с Деррида?

Нет, наверное. А почему?

Потому что произошло расслоение элит. Еще даже Сталин мог оценить поэзию Пастернака — он понимал все-таки, что такое Пастернак. А Путин уже вряд ли мог оценить поэзию того же Пригова или Хвоста, для него это вообще другой мир. А в XVIII веке, скажем, Радищев и Екатерина были из одной компании. Потому она и говорит: «Он сумасшедший», что они из одной компании, говорят на одном языке. А сейчас этого нет, полное расслоение.

И так везде, но у нас особенно. Когда пришел к власти Медведев, он сказал, что его любимая музыка — Deep Purple. То есть у нас Deep Purple — это уже верх какой-то!.. С другой стороны, в этом есть кайф, потому что это дает полную свободу действий. Ты можешь безнаказанно делать что угодно, потому что власть даже не понимает, что ты можешь над ней издеваться, например. Для них нас нет. Для них есть «Любэ», еще кто-то. А элиты музыкальной, интеллектуальной для них просто не существует.

Может быть, это оттого, что нынешнюю политическую элиту не волнует возможность войти в историю и история как таковая?

Да нет, просто как когда-то говорили, кухарка будет управлять государством, — вот она и управляет. Они не пони­мают не потому, что не хотят. Просто если тебя воспитали за шкафом, то, собственно, как ты можешь что-то такое понять? Владимир Мартынов сравнивал это с индийским учением, согласно которому у нас сейчас наступил последний век — век шудр. Шудры — это не просто слуги, это безынициативные слуги, такая каста. То есть им нужно говорить: «Возьми соль, принеси и поставь там». Сейчас эта каста у власти. Это не значит, что нет брахманов или воинов. Они есть, но они не главные. И так во всем мире.

Если это век шудр, то все идет к концу?

Нет, наоборот. Мне кажется, апокалипсис означает, что все вернется снова. Начнется новый, уже настоящий взлет. Но для этого все должно действительно превратиться в труху. Когда Дали спрашивали, в чем искусство будущего, он отвечал: «Только классика», хотя сам был авангардистом. А Мартынов говорит, что, для того чтобы слушать сейчас Бетховена, нужно, чтобы все развалилось к чертовой матери, — тогда ты сможешь оценить Бетховена.

Но ведь для кого-то классика — Бетховен, а для кого-то — уже Deep Purple.

Нет, ну сравнить-то можно. Например, если вы любите автомобили, вы можете сравнить жигули и Mercedes-Benz, вы же понимаете разницу, даже если у вас денег только на жигули, которые вам теща подарила. У меня масса друзей, которые не хотели пересаживаться на иномарки, потому что у них денег на них не было. Как только пересели, они про жигули забыли сразу. Здесь то же самое: если ты понимаешь, что такое Бетховен, то какой там к черту Deep Purple! Но политическая элита такая, ничего с этим не поделаешь. Обидно, конечно, но, с другой стороны, почему нет?

Я думаю, что с этим связано и разрушение архитектуры в Москве, в Питере. Ломают, потому что просто не видят! Мой приятель лет пять назад попал в Венецию в компании разных чиновников, и в том числе был там Владимир Ресин, который отвечает за все строительство в Москве.
Сидят они, значит, в ресторане, и Ресин встает и говорит: «Итальянцы идиоты, чего они здесь держатся за эту фигню? Разломали бы все, пригласили нас — мы бы им все заново отстроили». У него даже сомнений никаких нет, что он знает, что такое красота. (Смотрит за окно кухни — там видна желтая девятиэтажка и провода.)

Некоторые и в этом видят красоту.

Я об этом и говорю. Мой хороший друг, питерский скульптор Василий Аземша, в молодости преподавал рисование в районной школе. Он как-то попросил детей: нарисуйте дом. И все как один нарисовали вот эти прямоугольнички хрущевок. Он за голову схватился. Выяснилось, что эти дети никогда — двадцать минут на метро доехать! — не были в центре. И он стал каждые выходные вывозить их и показывать, что есть и другие дома.

Это в Питере. А можете себе представить, как где-нибудь в Тольятти люди живут? Они реально считают, что это красиво.

У меня сестра, питерская, приехала в Москву, мы отвезли ее в Третьяковку, я ей сказал: «Олечка, мы тебя высажи­ваем, там Третьяковка, а потом ты сядешь в метро, одна остановочка — и приедешь к нам». Олечка сходила в Третьяковку, погуляла там, потом села в метро, проехала нужную остановку и уехала на окраину, в Чертаново. Где-то уже вечером, часов в девять, она приезжает и говорит: «Знаешь, я походила в районе Третьяковки, что-то мне там все не понравилось. А потом случайно уехала в Чертаново — там так хорошо!» Все, понимаете?! Это сестра родная. Как объяснить ей, что Третьяковка и вокруг нее — это и есть Москва, старая Москва, и там есть что посмотреть? Чертаново! (Хохочет.) Ужас какой!


Инфантильный дилетант


Два года назад вы записали со Старостиным и Котовым диск «Душеполезные песни на каждый день». Может ли музыка спасти душу?

Не думаю. Стравинский говорил, что музыка — это единственное искусство, которое полностью отражает время. Она погружена в то время, в которое она создается, даже самая авангардная. Китайские чиновники во времена империй по музыке определяли ситуацию в стране. Если в музыке появлялись диссонансы, они тут же собирались и начинали обсуждать: что-то в империи не то происходит.

И что же происходит сейчас в России?

Если честно, у меня пессимистический взгляд на это. Когда была перестройка, мне казалось, что вот сейчас все и начнется: пройдет какой-то период, лет десять, все наделают говна, но потом-то… И ни фига. Началась чушь, бестолковщина. Тоталитарное общество — оно ни к чему хорошему не может привести. Если уезжают такие люди, как Анатолий Васильев, это знак чего-то. Васильев, который создал два театра, который сделал такое здание — в театре ведь здание очень важно, — да с ним никакой МХАТ рядом не стоял! И этот человек уезжает. Его надо было держать всеми силами, а его выдавили. Норштейн снимает для японцев. Иоселиани — во Франции. Пригов умер.

Страну затягивает в скуку. Я не вижу молодежи, которая бы поднимала высоко хоть что-нибудь, хоть какой-нибудь флажочек. В музыке все, кого я знаю, моего возраста или старше. Нет молодых людей, которые бы приносили какую-то радость. Есть отдельные персонажи, например Петр Налич, который прославился через интернет, — хороший парень, и голос у него хороший. Но общей тенденции нет. Красоты нет.

И главное, сейчас считают, что все хорошо. Никто ничего не запрещает — люди сами не хотят. Опять пошла ложь: мы самые лучшие, самые сильные. А ведь никому мы не нужны на самом деле. Позитивно страна ничего не производит — ничего, что радовало бы глаз, слух. Ни у кого нет стимула сделать хоть даже вот шкаф красивый. Может, конечно, все это рассыплется к чертовой матери и будет новое возрождение…

Вы с детства знали, что будете заниматься музыкой?

Нет, мечта появилась скорее лет с семи. У нас была такая маленькая пластиночка, на которой было написано: «Вокально-инструментальный ансамбль, Англия». Песня называлась «Встреча». Как оказалось потом, это были Beatles, а песня — Come Together. У меня до сих пор, когда я ее слушаю, мурашки. Даже почти тактильные воспоминания: шикарный сентябрь, меня привезли с дачи, Питер после дождя — и эта пластинка. И я подумал: «Ой, тоже хочу такой ансамбль».

Но, честно говоря, в детстве я думал, что буду спортом заниматься. Потом думал, что буду каким-то ученым. Я уже окончил институт, работал, как вдруг понял, что не хочу работать, хочу заниматься тем, что нравится — музыкой. Но тогда было другое время, у меня не было образования, мы не имели права играть за деньги, поэтому я уходил в никуда.

На что вы рассчитывали?

Не знаю. Ни на что. Я был тогда инфантильный молодой человек, хотя уже была семья, у меня был ветер в голове. Взял и ушел с работы. Мама моя за голову схватилась: «Ты думаешь, ты будешь до тридцати лет играть все эти песенки?» Я говорю: «Да не знаю я…» У меня только десять лет назад сомнения прошли: когда мне было почти сорок лет, я понял, что мне все равно, насколько это будет значимо. Общественная польза, популярность — фигня. И, как ни странно, я после этого начал по две пластинки в год делать. Я понимаю, что я неофит, дилетант, я не учился, я не очень современный, но я делаю какие-то вещи, которые люди, обладающие музыкальной основой, никогда в жизни не сделают.

Дилетантизм — основное свойство современной музыки. Чем это объясняется?

Мартынов в книжке «Конец времени композиторов» пишет, что до начала ХХ века композитор был богом. Кто такой был Бетховен в его времена? Вершина, глыба! А теперь композитор — просто маргинал, который в лучшем случае музычку для кино делает. Человек уже не воспринимает музыку, для него она существует только в контексте фильма, спектакля, церемонии, телепередачи, игры. Человеку нужно видеть, и поэтому важнее композитора сейчас исполнитель. Какой-то Башмет важнее, чем создатель нового музыкального текста!

Однажды Джон Кейдж сказал, что автобус, проезжающий около консерватории, более музыкален, чем сама консерватория. Теперь Мартынов продолжает эту мета­фору и говорит, что сейчас просто автобус музыкальнее автобуса, проезжающего мимо консерватории. Все лучшие музыканты сейчас — это убийцы музыки, потому что они занимаются профанацией, зарабатыванием денег. Если раньше говорили, что публика — враг музыки, потому что она требует только то, что ей знакомо, а то, что незнакомо, музыкой не считает, то теперь уже сами музыканты враги музыки. Такие люди, как Мацуев, Башмет, Спиваков, — они музыку превращают в фигню, потому что слушателям важнее они, чем музыка, которую они исполняют.

А вы свою музыку кому адресуете? У вас какая-то своя особая публика?

Я не особо адресую. Я чисто прагматически подхожу. Первую свою пластинку мы записывали на «Мелодии». И мне сказали, что на «Мелодии» тираж — 30 тысяч пластинок. Я спрашиваю: «Как это?» Оказывается, в каждом крупном городе есть хотя бы один магазин «Мелодия»: 30 тысяч этих магазинов и было. И в каждом городе найдется хоть один идиот, который купит любую пластинку, даже речи Брежнева.

При нынешней дистрибуции я понимаю, что тысячу я продам по-любому, что бы я ни записал: нацарапаю что-нибудь, и это купят. Не за год, так за пять лет. Поэтому мы не делаем больших тиражей. Я понимаю, что какая-то публика есть, на любое найдется слушатель: кому-то нравится твой голос, кому-то манера. На таком громадном пространстве люди все равно найдутся. Подозреваю, что моя аудитория омолодилась за последние десять лет. Часть старых поклонников отвалилась: и возраст, и мы поменялись. Пришли другие, помоложе. Но на самом деле ни одна пластинка, кроме «Птицы», никогда не выстреливала в коммерческом смысле.

Меня поразила история о том, как вы записывали «Лиловый день», когда вы покупали пластинки разных музыкантов, ставили их одновременно и, перекрикивая их, записывали свои песни. Получился альбом из песен, спетых под одну гитару и аккомпанемент из самой разной музыки на заднем плане — от Баха до Эминема. Мне кажется, это идеальная метафора того, что происходит сейчас в музыке.

Ну да. Для меня это было очень странно тогда. Я писал это на мини-диск у себя дома. У меня не было ни компьютера, ничего. Это был первый год моей жизни в Москве, и мне было довольно тяжело: неуютно, друзей нет, скучно. Я играл каждую песню много раз, сколько хватало места на одном диске. И вот потом слушаю, что я там записал, и вдруг слышу, как в один трек каким-то мистическим образом попадает все — и Третья симфония Рахманинова, и что-то там еще, я уже не помню, что там звучало. Я офигел, я так испугался на самом деле, думаю: ну как же так, Господи? Притом рядом абсолютно никакой трек, а тут вообще идеальный. Это как раз была песня «Музыка моя».

Я был так потрясен — думаю, дай попробую еще. И так каждый раз: из пятнадцати треков один идеальный, мурашки по коже, а остальное вообще фигня, просто набор звуков. Я так записал всю пластинку. И я уверен, что это тогда святая Матрона мне помогла. Мы тогда очень часто ездили в монастырь к иконе святой Матроны (блаженная старица Матрона Московская похоронена на территории Покровского монастыря. — «РР»), я просил ее что-то сдвинуть в моей жизни. Потому что на самом деле сам я не придумал ничего. Ни одной ноты.

Оффлайн СарайНомерXII

  • три звезды
  • ***
  • Сообщений: 244
  • Пол: Мужской
    • Просмотр профиля
очень он интересный. если бы предоставился шанс пообщаться, дико был бы рад.

Оффлайн Александр Арляпов

  • Администратор
  • пять звёзд
  • *****
  • Сообщений: 5758
  • Пол: Мужской
    • Просмотр профиля
    • http://arlyapov.livejournal.com/
отчёт Звуков.ру о презентации нового альбома:
http://www.zvuki.ru/R/P/22192
жизни нет и не будет

Оффлайн СарайНомерXII

  • три звезды
  • ***
  • Сообщений: 244
  • Пол: Мужской
    • Просмотр профиля
попал в нью-йорке на его концерт, точнее на концерт их российско-американского квинтета(федоров, волков, рибо, медески, смит), это, я вам скажу, нечто запредельное. песенок с последней пластинки сыграли немного(1-2), но зато очень понравились в их исполнении всякие старые песенки как с сольников федорова-волкова, так и с альбомов аукцЫона.